В 2002 году некоторые кинокритики обрушились на Романа Полански шквалом негодования, дескать, режиссёр на старости лет решил собрать большую кассу и букет наград, спекулируя на теме Холокоста. Да ещё и поставил во главе угла биографию польского пианиста Владислава Шпильмана, которая тесно переплетается с биографией самого Полански, имеющего еврейское происхождение и уцелевшего в Кракове в годы Второй мировой. Однако обвинения в спекуляции были беспочвенны.
Вряд ли можно заподозрить Полански в желании обеспечить себе безбедную старость или попасть в ряд титулованных режиссёров. Для такой влиятельной фигуры в кинематографе это ни к чему. Тем более, если детально разобраться в том, что хотел донести до зрителя режиссёр, можно смело заявить, что «Пианист» – это вовсе не типичная военная драма о геноциде евреев, заданном считающимися эталонными в своём жанре «Списком Шиндлера» и «Жизнью прекрасной». Три премии «Оскар», две премии BAFTA, победа в семи номинациях французского «Сезара» и, наконец, «Золотая пальмовая ветвь» Канн снизошли до Полански явно не только из сострадания узникам Холокоста и участникам варшавского сопротивления.
«Пианист» – это взгляд в прошлое, обращение Романа Полански к своему классическому периоду творчества, возвращение к «комнатной трилогии», которую с рождением этой картины можно было бы смело назвать тетралогией. Мы видим варшавское гетто глазами буквально «повёрнутого» на музыке пианиста Шпильмана, выживающего на съёмных квартирах или в разрушенных бомбёжкой зданиях, наблюдающего за ужасами фашизма через краешки окон или того, что от них осталось.
Полански остаётся верен себе и в тематизме. Лейт-темы унижения и противостояния злу находят истоки ещё в первой работе режиссёра, «Нож в воде», и красной нитью проходят через всю его фильмографию. Но если ранее борьба героев его картин с демоническими тёмными силами заканчивалась либо полным поражением, как в культовом триллере «Ребёнок Розмари», либо их сумасшествием, как в «Жильце», то в «Пианисте» слабовольный, трусоватый интеллигент Шпильман будто отыгрывается за всех сдавшихся героев и берёт реванш.
Маленький человек, измождённый войной, голодом, страхом и болезнями, не выпускающий банку консервированных огурцов из рук, потому что не ел несколько недель, открывает сострадающего человека в нацистском капитане (Томас Кречманн), виртуозно исполняя окровавленными, разбитыми пальцами сложнейшую композицию Шопена – соль-минорную Первую балладу. Этим ключевым, близким к финалу эпизодом обусловлено и название фильма. «Пианист», – без тени сомнений и робости отвечает Владек Шпильман гауптманну Вильгельму Хозенфельду о том, кто он. В момент исполнения на Владека падает тонкий луч света, будто это свет софита на сцене, и мы перестаём видеть измученного, раздавленного человека. Перед нами вновь предстаёт пианист-виртуоз из начала картины, который не хотел прерывать исполнение, несмотря на бомбёжку.
Но на удивление человечный гауптманн, который начинает подкармливать талантливого еврея хлебом с вареньем, и даже вся мощь нацистской армии – меньшее зло, чем еврейские полицаи, забивающие своих соседей до смерти, и друзья сбежавшего из гетто Шпильмана, укрывающие его на съёмных квартирах и за это обирающие до последнего злотого. Гетто с этого угла зрения до фильма Полански мы ещё не видели. Набивший руку на жанре психологического триллера режиссёр делает разрушенную войной Варшаву лишь декорацией, на фоне которой разыгрывается драма о досадной несправедливости жизни, о предательстве, неотвратимости смерти, и, наконец, о маленьком человеке, пытающемся выжить среди этих, выпавших на его долю, декораций. Самое, пожалуй, весомое тому доказательство – приближающая к финалу сцена, в которой Владек с подвёрнутой ногой перепрыгивает через разрушенный забор гетто и оказывается единственным человеком, прихрамывающим по варшавской улице, превратившейся в руины. Камере оператора Павла Эдельмана (к слову, поработавшего в дальнейшем в тандеме с Романом Полански ещё над шестью картинами) удаётся передать уродливую красоту Варшавы, сфокусировавшись дальним планом на одинокой точке, движущейся по засыпанному пеплом, разбомблённому городу. От этого вида захватывает дух.
Как захватывает дух и игра молодого Эдриана Броуди, тоже урождённого еврея. Без его участия которого не обходится практически ни секунда хронометража, насчитывающего аж два с половиной часа. Но Броуди получил свой «Оскар» не только лишь за постоянное присутствие в кадре. Чтобы подготовиться к роли, Броуди морил себя голодом и отказался от всех благ цивилизации, а также, для большей достоверности, самостоятельно играл на рояле во всех сценах, в которых его герой музицирует. В достоверности Броуди вообще невозможно упрекнуть. Только закоренелый циник не пустит слезу в моменте, когда его героя разлучают с семьёй, выталкивая из колонны евреев, идущих навстречу смерти.
Вместе со своим героем в сопровождении жемчужин творчества польского композитора-романтика Фредерика Шопена актёр проходит по пути выживания, выходя невредимым из ситуаций, в которых, казалось бы, он обречён на гибель. На этом пути его укрепляет лишь огонь искусства, горящий в душе. Он двигает Шпильманом в момент, когда тот перебирает пальцами по воздуху над клавиатурой фортепиано в одном из убежищ, потому что нельзя шуметь – иначе убьют.
Можно вслед за недальновидностью и конформностью сознания ярых противников самого Романа Полански или его творческого стиля, сотрясать воздух, обвиняя режиссёра в спекуляции на выигрышной теме Холокоста и давлении на жалость. Вот только «Пианист» далёк от этого. Чтобы понять это, достаточно внимательно смотреть на экран.
